«Это у мужчин меньше эмоций?» — мой приятель даже задохнулся от возмущения. Когда-то между нами был мимолетный роман; потом мы поняли, что подходим друг другу как корове седло. Теперь у нас теплые дружеские отношения.

Иногда мы пьем вместе чай и говорим на разные увлекательные темы — вот как сегодня, про разницу полов.

Я как раз рассказывала смешной эпизод. Как-то после затяжного гриппа меня перевели на усиленное питание: «прописали» мясо слабой прожарки — с кровью. Прихожу я в магазин, а хорошей говядины нет, а продавщица хамит. Вот что бы сделала я здоровая? Возможно, резко развернулась бы и ушла. Но в тот день я еле-еле стояла на ногах — поступки «назло кондуктору» отменялись. К тому же организм явно перешел в режим жесткой экономии — чтобы удержать меня в прямоходячем положении, вырубил вообще все эмоции и посторонние мысли.

И тут вдруг, в этом состоянии крайней слабости, я что-то поняла про силу мужчин. Я странным образом сконцентрировалась и решила идти к цели кратчайшим путем. Тихим, но твердым голосом попросила позвать мясника. И — о чудо!- продавщица тут же отползла, а добрый дядя в переднике принес мне два нежнейших антрекота. Приятель выслушал историю, хмыкнул и сказал — про концентрацию все верно, а вот эмоции мы просто хорошо подавляем, и это отжирает львиную долю сил.

Эта мысль — про дьявольские силы, уходящие на контроль эмоций, — была мне в новинку. Правда, тут же вспомнилась книга Джона Грэя «Марс и Венера начинают сначала». Грэй там пишет о четырех «целительных эмоциях»: гневе, скорби, страхе и сожалении. Если их вовремя не прожить при расставании, в других отношениях они вернутся вновь — и человек замкнется в «неспособности получить желаемое, неуверенности в своих чувствах и нерешительности в принятии обязательств». Сегодня, считает Грэй, мужчине дозволено по-настоящему ощущать только гнев; три другие эмоции говорят что-то об уязвимости, а потому находятся под «социальным» запретом. Или вот статья Станислава Раевского «Аналитическая психотерапия как забота о себе»: «В современной культуре мужчины значительно меньше обращаются за какой-либо врачебной помощью, чем женщины… Такое обращение кажется слабостью, потому что разрушает миф о способности самому справляться со своими психологическими трудностями. И, конечно, мужчинам необходимо больше силы и решимости для того, чтобы проявлять заботу о себе».

Вспомнила я и свое давнее наблюдение: в романах XVI века герои в доспехах плакали, целовали друзей при встрече, и вообще — их эмоции были на редкость бурными. Потом я прочла статью Александры Суприянович «Слезы рыцаря». Заинтересованная частыми мужскими слезами в средневековых эпосах, она специально исследовала предмет. Выяснилось, что рыцарю не просто не запрещалось проявлять чувства — их отсутствие в важных ситуациях считалось признаком мужской слабости! При этом проливать слезы в разлуке с любимой было «по-мужски», а вот плакать, прощаясь с матерью, было нежелательно: нашедший свою любовь рыцарь воспринимался как взрослый мужчина, а тот, кто не хотел покидать мать, казался остальным слабым и несамостоятельным мальчиком.

Сейчас часто рассуждают и о слабости мужчин, и о мужской хрупкости при стрессах. Но я знавала и стойких, совсем не хрупких мачо, которые никогда не выражали эмоций, зато с полпинка могли оскорбить жену. И теперь думаю, что молчаливый героизм — не знак силы, а скорее роскошь культуры офисных клерков, страдающих гиподинамией. У того, кто воевал в тяжеленных доспехах, каждый день подвергался опасности и вообще был как-то ближе к физическому миру, вряд ли оставались силы еще и на сдерживание эмоций. Но я не призываю всех тут же начинать рыдать — вовсе нет. Ведь, в конце концов, рыцари не только плакали, но и действовали: любили и побеждали. А тех слез, которые наворачивались на их глаза от бессилия, не видел никто